Светлана Сырнева
Автор: admin, 30 Дек 2017
Прописи
Д. П. Ильину
Помню: осень стоит неминучая,
Восемь лет мне, и за руку – мама:
«Наша Родина – самая лучшая
И богатая самая».
В пеших далях – деревья корявые.
Дождь то в щёку, то в спину,
И в мои сапожонки дырявые
Заливается глина.
Образ детства навеки –
Как мы входим в село на болоте.
Вон и церковь с разрушенным верхом
Вся в грачином помёте.
Лавка низкая керосинная
На минуту укроет от ветра.
«Наша Родина самая сильная,
Наша Родина самая светлая».
Нас возьмёт грузовик попутный
По дороге ползущий юзом,
И опустится небо мутное
К нам в дощатый гремучий кузов.
И споёт во все хилые рёбра
Октябрятский мой класс бритолобый:
«Наша Родина самая вольная,
Наша Родина самая добрая».
Из чего я росла-прозревала,
Что сквозь сон розовело?
Скажут: обворовала
Безрассудная вера.
Ты горька, как осина,
Но превыше и лести и срама –
Моя Родина, самая сильная
И богатая самая.
На картину А.Веприкова «Синь и золото»
Корка хлеба ржаного, стакан молока –
и от этой ничтожности сытость была,
словно чья-то не зримая нами рука
клала что-то еще на пустыню стола.
Переметный барак незапамятных лет,
на задворках сарай обветшал и осел.
Его крыша дырява, но в каждый просвет
входит небо, и мир твой по-прежнему цел.
Так мы жили, не зная, что можно пенять
на провалы, прорехи, гнилье да былье.
Безотказно спешила душа восполнять,
восстанавливать мир из себя самое.
Нет в России пустот, позабытых полей,
все надстроено здесь до великих твердынь.
И на месте пропавшей деревни моей –
синь и золото, Саша, береза и синь.
Видно, так и завещано нам выживать
на холодной земле, на пожухлой траве –
извлекать из пустот, в пустоте вышивать
по начертанной Богом незримой канве.
Журавлиная к северу тянется нить,
отступает зима, торжествует весна.
И щедрот иноземных к нам некуда лить,
ибо чаша была и осталась полна.
Побег поэта
Человек тридцати пяти лет,
проживавший похмельно и бедно,
потерялся в райцентре поэт —
просто сгинул бесследно.
А друзья его, сжав кулаки,
все шумели, доносы кропали —
дескать, парня убили враги,
а потом закопали.
Перерыты все свалки подряд,
перекопан пустырь у вокзала.
А жена собирала отряд
и в леса посылала.
Пить за здравие? За упокой?
Мужики не находят покоя:
эх, талантище был, да какой!
Он еще б написал, не такое!
На поэтов во все времена
не веревка, так пуля готова.
Зазевался – придушит жена,
как Николу Рубцова.
Может, снятся им вещие сны,
может, ангел встает у порога:
«Ты поэт? Убегай от жены!
Убегай, ради Бога!»
Так у нас глубоки небеса
и бездонные реки такие,
а вокруг все леса и леса —
вологодские, костромские.
И земля не закружится вспять,
и где надо лучи просочатся.
Можно долго бежать и бежать,
задыхаясь от счастья.
Посреди необъятной земли
вне известности и без печали
сбросить имя, чтоб век не нашли
и пожить еще дали!
Он бежал, никого не спросив,
мир о нем никогда не услышит.
Он исчез, и поэтому – жив,
и еще не такое напишет.
Гоша и Кот
Каморка у Гоши похожа на старый комод
под лестницей черной, где окон, естественно, ноль.
Сюда же прибился какой-то сомнительный кот,
и оба живут, как живет перекатная голь.
У Гоши по пьянке давно уже выбили глаз,
трех жен поменял он, по свету рассеял детей.
Кот вылез с помойки на Гошин горелый матрас,
пригрелся – и счастливы оба без лишних затей.
Сам Гоша в дымину и в стельку дней семь или шесть,
гнилая махорка до слез прокоптила тюрьму.
Но кот не перечит, и даже, коль нечего есть,
то Гоша хоть луковку все же, но кинет ему.
Ты словом недобрым худую судьбу помяни.
Непросто мужчине без глаза, тудыть тую рать!
Мы знаем о счастье не больше, чем знают они,
когда по сугробам бутылки идут собирать.
Они доходяги, и кто-нибудь скоро помрет:
не кот – значит, Гоша, хотя он еще не старик.
Но лучше б, конечно, чтоб раньше скопытился кот,
ведь Гоша за долгое время к потерям привык.
Он водкой заглушит, он будет глядеть в темноту,
а пьяные слезы – они, как известно, вода.
Но если ты, Гоша, подохнешь – не жить и коту,
ведь горя подобного не было с ним никогда.
СВАДЕБНАЯ ФОТОГРАФИЯ
Им досталось местечко в углу фотографии.
Городские-то гости – те мигом настроились,
а они, простота, все топтались да ахали,
лишь в последний момент где-то сбоку пристроились.
Так и вышли навеки – во всей своей серости,
городским по плечо, что туземцы тунгусские.
И лицом-то, лицом получились как неруси.
Почему это так, уж они ли не русские!
Ведь живой ты на свете: работаешь, маешься,
а на фото – как пень заскорузлый осиновый.
Чай, за всю свою жизнь раза два и снимаешься
– лишь на свадьбах, и то: на своей да на сыновой.
Гости спали еще, и не выпито горькое,
но собрала мешки, потянулась на родину
впопыхах и в потемках по чуждому городу
вся родня жениха – мать и тетка Володины.
И молчали они всю дорогу, уставшие,
две родимых сестры, на двоих одно дитятко
возрастившие и, как могли, воспитавшие:
не пропал в городах и женился, глядите-ко!
А они горожанам глаза не мозолили
и не станут мозолить, как нонече водится.
Лишь бы имечко внуку придумать позволили,
где уж нянчить! Об этом мечтать не приходится.
Может, в гости приедут? Живи, коль поглянется!
Пусть когда-то потом, ну понятно, не сразу ведь…
Хорошо хоть, что фото со свадьбы останется:
будут внуку колхозных-то бабок показывать!
Ну а дома бутылку они распечатали,
за Володюшку выпили, песня запелася:
«Во чужи-то меня, во чужи люди сватали,
во чужи люди сватали, я отвертелася».
Комментарии
Ваш отзыв